Перелом - Страница 15

К оглавлению

- Он, конечно, не молод.

- Шестьдесят семь, - согласился я.

- Кости долго не срастаются в таком возрасте.

- Гм-м-м.

- Полагаю, ты нашел кого-то охранять крепость.

- Нет, - ответил я, - останусь сам.

- Ну и мальчик! И как я раньше не догадалась.

Я вопросительно посмотрел на нее с плотно набитым ртом.

- Все, что пахнет испытанием способностей, - твоя стихия.

- Только не в этот раз, - возразил я с чувством.

- Это не понравится в конюшне, нанесет удар твоему отцу, а тебя ждет бурный успех, - предсказала Джилли.

- По двум первым - точно, а с третьим - мимо. Она покачала головой, чуть улыбаясь:

- Нет ничего невозможного для способных молодых людей.

Она знала, что мне не нравится журналистский стиль, а я знал, что она любит им пользоваться. «Мой любовник - очень способный молодой человек», - заявила она как-то в чопорной компании, дождавшись паузы в беседе, и мужчины столпились вокруг нее.

Джилли налила мне бокал великолепного «Шато Лафита» 1961 года, которое она кощунственно пила с чем попало, от икры до тушеных бобов. Когда она въехала, мне показалось, что ее вещи состоят почти исключительно из шуб и ящиков вина. Все это она унаследовала внезапно от матери и отца, они вместе погибли в Марокко во время землетрясения. Она продала шубы, потому что считала, что они ее полнят, и принялась постепенно опустошать запасы дорогого вина, при виде которого впадают в экстаз все виноторговцы.

- Такое вино - капиталовложение, - сказал мне один в смертной муке.

- Но кто-то должен пить его, - вполне резонно возразила Джилли, вытаскивая пробку из второй бутылки «Шеваль Бланк» 1961 года.

Благодаря своей бабушке Джилли была достаточно богатой, чтобы находить более приятным пить превосходное вино, чем с выгодой продавать его. Она удивлялась, как это я соглашаюсь с ней. Пока я не объяснил, что эта квартира обставлена ценной мебелью, хотя ту же самую функцию могли бы выполнять простые сосновые доски. И вот мы порой сидим, задрав ноги на испанский ореховый стол шестнадцатого века, пред которым коллекционеры готовы пасть на колени, и пьем ее вино из уотерфордского хрусталя восемнадцатого века, и при этом смеемся сами над собой, потому что единственное назначение любых вещей вокруг - это доставлять тебе радость.

Джилли как-то сказала:

- Не понимаю, что такого особенного в этом столе, неужели вся его ценность состоит в том, что он был сделан во времена Великой Армады? Только взгляни - как будто моль поела! - И она показала на ножки, все в рытвинках, с ободранной полировкой, совсем неопрятного вида.

- В шестнадцатом веке каменные полы мыли пивом, потому что пиво их отбеливает. Пиво идеально подходит для камня, но не для дерева, а брызги-то летят постоянно…

- Изъеденные ножки доказывают подлинность?

- Схватываешь с лету.

Я любил этот стол больше остальных своих приобретений, потому что он заложил фундамент моего состояния. Через шесть месяцев после побега из Итона я накопил немного денег мытьем полов в «Сотбис» и основал собственное дело, толкая тележку по окраинам процветающих провинциальных городков и покупая все сколько-нибудь стоящее, что мне предлагали. Просто старье я продавал в магазины подержанных вещей, а лучшие предметы - дилерам и к семнадцати годам подумывал открыть свой магазин.

Испанский стол я увидел в гараже у того самого человека, у которого только что приобрел комод поздней Викторианской эпохи. Я посмотрел на перекрестье брусков из сварочного железа, укрепляющих основательные квадратные ножки под четырехдюймовой столешницей, и почувствовал страшную нервную дрожь.

Хозяин использовал его как козлы при оклейке стен, и стол был заляпан пятнами краски.

- Я куплю и его тоже, если хотите, - сказал я.

- Но это же простой старый рабочий стол.

- Так… сколько вы за него хотите?

Он посмотрел на мою тележку, на которую только что помог мне водрузить комод. Посмотрел на двадцать фунтов, которые я только что заплатил ему, посмотрел на мои ношеные-переношеные джинсы и безрукавку и сказал добродушно:

- Нет, парень, не могу тебя грабить. И кроме того, погляди, у него все ножки внизу изъедены.

- Я мог бы еще двадцатку предложить, - сказал я нерешительно. - Но это и все, что у меня с собой.

Пришлось долго его убеждать, и в конце он согласился принять от меня пятнадцать фунтов. А потом еще качал головой, повторяя, что мне лучше бы заняться учебой, пока я окончательно не разорился. Но я отчистил стол, заново отполировал прекрасную крышку из орехового дерева и продал его через две недели дилеру, которого знал со времен «Сотбис», за двести семьдесят фунтов.

С этой выручкой, значительно увеличившей мои сбережения, я открыл первый магазин, и удача никогда ко мне спиной не поворачивалась; когда через двенадцать лет я продал дело американскому синдикату, это уже была целая сеть из одиннадцати магазинов, сияющих, чистых, полных сокровищ.

Некоторое время спустя в сентиментальном порыве я отыскал тот испанский стол и выкупил его. Затем нашел того человека из гаража, он занимался мелким ремонтом, и дал ему двести фунтов, чем чуть не довел его до разрыва сердца. Вот почему я считал, что только у меня есть полное право класть ноги на ту дорогую столешницу.

- Откуда у тебя эти ушибы? - спросила Джилли, идя на кровати в запасной комнате и глядя, как я раздеваюсь.

Я покосился на россыпь розовато-лиловых пятен.

- На меня напала многоножка. Она рассмеялась:

- Ты безнадежен.

- И мне надо вернуться в Ньюмаркет завтра к семи утра.

- Тогда не трать попусту время. Уже полночь.