В полиции я рассказал все, что случилось в субботу утром, но ничего о том, что происходило до этого. Энсо недавно приехал в Англию, сказал я, и вбил себе в голову эту странную идею. У них не было причины не принять эту урезанную версию, и никто из свидетелей не добавил к ней ничего существенного.
В Жокейском клубе у меня состоялось длительное совещание с членами комитета и парой стюардов, задержавшихся специально после состязания на приз в две тысячи гиней, и меня тоже отпустили с миром.
После этого я попросил Маргарет оповестить всех вопрошающих владельцев, что я останусь в Роули-Лодж до конца сезона, а они, по желанию, могут оставить или забрать своих лошадей.
- Вы серьезно? - спросила она. - Действительно остаетесь?
- А разве есть другой выход? - сказал я. Но оба мы улыбались.
- Я поняла, что вам здесь нравится, еще в тот раз, когда вы наврали, что не можете найти замену, а сами отказали Джону Бредону.
Я не стал разочаровывать ее.
- Я рада, что вы остаетесь, - сказала Маргарет. - Наверное, это нелояльно по отношению к вашему отцу, ведь он только вчера умер, но я предпочитаю работать с вами.
Я был не столь деспотичен, вот и все. Маргарет успешно работала бы с кем угодно.
В три часа, перед уходом, она сказала, что никто из владельцев, звонивших сегодня, не намерен забирать лошадей, в том числе и банкир, владелец Архангела.
Когда она ушла, я написал своему адвокату в Лондон и попросил прислать обратно в Ньюмаркет пакет, который полагалось вскрыть в случае моей внезапной смерти.
После этого я проглотил пару таблеток кодеина, подождал, пока не утихла боль, и обошел вместе с Этти все денники.
Мы прошли мимо пустого денника Ланкета.
- Черт бы побрал этого Алекса, - сказала Этти, но без особого пыла.
Что прошло, то прошло. Завтрашние скачки - вот что имело значение. Завтра в Честере. Она говорила о планах на будущее. Она рассуждала четко, разумно и по-деловому. Переход от моего отца ко мне совершался постепенно, так что теперь не нужно было что-то резко корректировать.
Я оставил ее наблюдать за вечерней раздачей корма лошадям, как она обычно и делала, а сам направился к дому. Что-то заставило меня посмотреть на подъездную дорожку. Там неподвижно стоял Алессандро, полускрытый стволами деревьев. Такое впечатление, что половину дорожки он одолел, а дальше храбрости не хватило. Я не спеша пошел ему навстречу.
Переживания так состарили его, что сейчас он тянул скорее на сорок, чем на восемнадцать. Кожа да кости. Тусклые черные глаза. Надежды не заметно.
- Я пришел… - начал он, - мне нужны… я имею в виду, что вы сказали, вначале, что мне полагается половина денег, заработанных на скачках… они все еще… мои?
- Конечно.
Он сглотнул.
- Я прошу прощения за свой приход. Но мне надо было прийти. Чтобы спросить у вас о деньгах.
- Можешь получить сейчас, - сказал я. - Пошли в контору.
Я уж хотел повернуть обратно, но он не двинулся с места.
- Нет. Я… не могу.
- Я пришлю тебе деньги в «Форбери», - предложил я.
Он кивнул:
- Благодарю вас.
- Есть у тебя какие-то планы? - спросил я его. Тени на лице стали еще глубже.
- Нет.
Видно было простым глазом, как он собирает остатки былой решимости, чтобы задать мне вопрос. Вопрос, который терзал его:
- Когда меня уволят?
Нейл Гриффон точно был большой оригинал, как сказала Джилли.
- Тебя не собираются увольнять, - ответил я. - У меня был разговор в Жокейском клубе, сегодня утром. Я убеждал их, что не следует лишать тебя лицензии из-за того, что твой отец сошел с ума, и они тоже встали на эту точку зрения. Конечно, тебе неприятно, что я сделал упор на болезнь твоего отца, но это все, что мне оставалось.
- А… - протянул он в замешательстве и затем осмысленно добавил: - Разве вы не рассказали им о Мунроке, Индиго… и о своем плече?
- Нет.
- Я не понимаю… почему?
- Не вижу смысла мстить тебе за то, что натворил твой отец.
- Но ведь… он только потому и затеял все это… в самом начале… потому что я попросил.
- Алессандро, - сказал я, - многие ли отцы способны на то, что сделал он? Какой отец дойдет до убийства, чтобы выполнить просьбу сына, которому захотелось скакать на Архангеле в Дерби?
После долгой паузы Алессандро сказал:
- Значит, он был сумасшедший. Он на самом деле сошел с ума.
Не слишком утешительно.
- Он болел, - сказал я. - Он заразился после твоего рождения. Эта болезнь и проникла в его мозг.
- Значит я не?..
- Нет, - ответил я. - Ты - нет. Ты не можешь ее унаследовать. Ты так же здоров, как все. Постараешься - станешь, кем захочешь.
- Кем захочу, - повторил он рассеянно. Он ушел глубоко в себя. Я не торопил его. Я ждал очень терпеливо, потому что от того, кем же он хочет стать, зависел исход игры.
- Я постараюсь стать жокеем, - сказал он тихо. - Хорошим жокеем.
Я перевел дыхание.
- Ты имеешь право участвовать в скачках везде, где пожелаешь, - сказал я. - В любой стране.
Алессандро смотрел на меня с совершенно новым выражением лица, без тени надменности. Этот мальчик совсем не был похож на того, кто приехал из Швейцарии три месяца назад, и это действительно был другой человек. Произошла переоценка ценностей, и тот мир, который он знал, пришел к концу.
Чтобы одолеть отца, я изменял сына. Изменял его сначала единственно для того, чтобы решить возникшую проблему, но позднее и потому также, что полученный результат того стоил. Отпустить его сейчас - вот это была бы потеря. И я выпалил:
- Можешь остаться в Роули-Лодж, если хочешь.
Что-то разлетелось вдребезги внутри него, как будто стекло разбили. Совершенно невозможная вещь, но я готов поклясться, что, когда Алессандро отвернулся, у него в глазах стояли слезы.